Сказки. А все же от здешних болот идет некий морок, подымается от них некая гниль, нечисть какая-то. Слава богу, что в монастырях братия молится, нечисть отвращает.
Подумал так, а монахи-то легки на помине. Мужики все в черном, с горящими свечами, поют, на монастырь собирают. Игумен Варлаам к воеводе днями заходил, говорил, мол, надо больше монастырю крестьян, чтобы у монахов было больше времени молиться, колдовские напуски отвращать.
Но надо прежде с мирскими делами разобраться.
Город! Помимо казаков, служилых, гулящих людей, тут и купцов много. Есть кузнецы, шорники, мельники, котельщики, пекари и даже часовщик один, немец, механик изрядный.
Избы в остроге все по уставу ставлены, все окнами смотрят на храмы, в подвалах — мешки да бочонки да оружейный припас.
Люди неплохо живут в урожайные годы. А воевода здесь пока нажил мало. С пяти ясашных в год воеводе положено одну лисицу да одну выдру. А ясашных этих — раз, два и обчелся. Разве так насобираешь себе на старость? Сгоношишь?
Другие ловкачи тут обогатились. Тот же воевода Семен Васильевич Масальский, сколько кораблей всяким добром нагрузил?
Если немного шустрей шевелиться, то можно как-то не без пользы для себя службу править. Да только Дмитрий Иванович характером мягок, добр, а доброту чувствуют, начинают жаловаться: того нет, этого. Тут уж впору не с них брать, а им давать.
Подскакали к Белому озеру. Оно было окружено удивительно белыми и стройными березами. Посреди озера на острове князь заметил юрту, а возле неё, опершись нарумяненной щечкой на руку, лежала и глядела на озеро девочка лет двенадцати. По озеру горделиво плыла пара лебедей. Девочка пристально следила за ними. Несколько темных косиц падало девочке на грудь, звенели при каждом повороте её головки серебряные и золотые подвески и мониста.
— Что это? Чей шатер? — спросил воевода татарского голову, который тоже следовал в свите.
— Се, князь, есть дочь Тояна-третьего и внучка Тояна-второго. Она любит смотреть на белых птиц.
— Как? — удивился воевода. — Есть еще и Тоян-третий?
— Есть, пресветлый князь, — улыбнулся татарин, — Тоян-первый завещал называть всех своих потомков Тоянами, так оно и будет во веки веков.
— Но ведь Тоян-второй выглядит совсем молодым, когда же он успел стать дедушкой?
— У нас князья рано женятся, а девочек отдают и того раньше, двенадцати, тринадцати лет. Так что, княжна Тома, как это у вас говорят, засиделась в девицах. Может потому она так любит смотреть на белых птиц! — позволил себе пошутить знатный татарин.
Осмотрев острог, воевода сказал, что пора уже готовить лес не только для строительства нового города, но и для обновления острога. Ров углубить так, чтобы он стал каналом, в который пойдет вода из речки Белой. Трубы надо очистить.
Крестьянский начальник посмотрел на затянутое тучами небо:
— Князь, повинности крестьянам нельзя умножить, ныне чертовщина творится: посевы гибнут, трава гниет, зимой подохнут лошади да коровы, а о себе уж и не печалуемся.
— Верю, — сказал воевода, — наслышан, однако незаконные верши и силки твои землепашцы ставить успевают, стало быть, о конце близком не думают, да и время находят.
Повернули обратно. Возле одной избы князь спешился, постучал в окошечко:
— Люди добрые, кваском не попоите?
Вышла женка в одежках, аграментом украшенных, с поклоном подала воеводе берестяной ковш.
Воевода попил кваску, потом решил зайти в избу:
— Ну, как тут живете? Ну-ка?
В красном углу увидел иконы доброго письма, изба сложена из толстенных бревен, такое в Сибири лишь и увидишь, крыша сотворена «с боем», бревна стесаны под углом и получилась бойница, из коей можно стрелять, не рискуя быть пораженным вражьей стрелой. Были в избе сабли и пики.
— Муж твой — казак?
— Шорник, — ответила женка, — а без железа у нас нельзя. У нас все тут не хуже казаков стреляют и рубятся.
— Что же, хвалю, — сказал воевода. Вышел во двор, оглядел двойной тын и прочее, сказал: — Чистая крепость!
Он удивлялся здешним храмам. Высокий тын, а вход через звонницу, коя, по сути, — ворота крепости, узкие бойницы-окна звонниц — на земле, а под куполом храма площадка, с коей можно вести огневой бой. В каждой из здешних церквей было по две трапезных. Мужчины молились в правом приделе, трапезная мужская тоже была справа, женская же — наоборот. Обе трапезные отделялись от моленного пространства резными решетками. В царские дни к обеду здесь давали вино. А в случае осады в трапезных готовили еду для защитников церкви. И трудно было ее взять. Поначалу бились на подступах ко двору, потом во дворе, а уж после запирались в церкви, где достаточно было оружия и еды и был колодец.
Проехали в другой конец города, мимо воеводской канцелярии, царских погребов и складов, тюремного и посольского дворов, к другим воротам. С высокого мыса открывался вид на уржатские нивы, на женский монастырь на Юртошной горе, на дальние леса. В женской обители жили монашки-черницы, престарелые женки убитых казаков. Причудливо извивалась лента реки Ушайки, с мельничными плотинами, мостовыми переходами. Неподалеку от Богоявленской церкви и Нижнего посада Ушайка образовывала кольцо, внутри которого был остров, а ближе к горе было широкое Ушайское озеро. Ушайка ближе к устью разделялась на два рукава, оба они впадали в Тому-реку, а меж этими рукавами жили бухарцы, своей слободой.
Дух захватывало от красоты, открывавшейся перед глазами. Темные лиственницы и кедры, золотые сосняки и белые березы, калины, рябины, шиповники, все горело своим оттенком, все звало отрешиться от забот и тревог. Но забыться было нельзя: на мысу раскинули руки старинные шестиметровые кресты, под ними в долбленых колодах лежали первые томичи, черепа порублены, пробиты копьями и стрелами, кости переломаны.
Хоронили их из экономии места по десять колодин в одной яме. Велось так, что хоронить надо было при монастыре либо церкви. Правда, знатные лежали отдельно. На мысу среди прочих именитых была могила Рукина-Черкасова, который разбил армию кыргызцев, отвадив их от русских городов.
Дмитрий Иванович вздохнул: эх, права рука, лево сердце! Лежать вдали от чужих мест? И никогда не придут к нему поплакаться дети со внуками. Но Рукин-Черкасов хоть подвиг совершил, род прославил, а что, умрешь в бесславии? Вот так умер назначенный вместо Масальского Лобанов-Ростовский. Даже до места службы не доехал, в Нарыме помер. Вот — горе!
Человек предполагает, а Господь располагает. А вот и он сам, Дмитрий Иванович, давеча давал своей собаке Кутьке куски да крохи от каравая, а собака есть не стала. Ой-ой! Примета известная!
